Эксперимент

Двадцать три секунды

Ну что я могу рассказать про этот день. Ничего особенного. Ничегошеньки. Совсем. Отсидела пару, ушла с лицея, убила человека, купила, как обычно, баночку колы и направилась домой… Ну, как убила? Точнее, убила, но не совсем. Не совсем человека. Скорее существо, нежели нечто разумное. Такие, как оно, не заслуживают и на то, чтоб иметь имя. А вы – Человек! Да, конечно… Гуманность, говорите? Ну-ну…

Пара длилась, казалось, целую вечность. А так всегда ведь – когда ждёшь, время словно наблюдает за твоими нервозными покачиваниями, за стуком шариковой ручки о деревянный стол с раритетными надписями, оставшимися от выпускников прошлых годов, за просверлёнными твоим взглядом часами над классной доской. Уже не убаюкивает монотонное чтение лекции этой старушенцией – ну когда ты уже на пенсию выйдешь-то, сколько можно?! – не клонит в сон совсем, крутящиеся в голове ещё день назад строчки «… я напрочь забываю все, что важно, что не очень… » и вовсе пропали, а о том, чтоб заметить рядомсидящее быдло-«папарацци», фотографирующего меня ну в очень смешной [ирония] момент, и речи нет. Я только наблюдала за настенными часами. Каждый «тик - …» кинжалом перерезал мне глотку. Каждый «… - так» вытягивал холодное остриё, выпуская порцию воздуха из моих лёгких. И так ещё нужно потерпеть всего десять минут. И все исчезнут. Не я убегу – они исчезнут. Но всё случилось раньше.
Вот всего двадцать три секунды до конца. А никого нет. Уже. Ручки и карандаши застыли в воздухе, обвиваемые потоками золотой от солнечных лучей пыли. Бумажный самолётик так и не достиг своей цели. Теперь он будет ждать. Как и все, кто наблюдает за временем в ожидании. Покорно, невозмутимо, с достоинством. Хотела бы я быть, как он. Это маленькое, белое, с синими формулами на боках существо так терпеливо ждёт – не крутится, не вертится. Может и нервничает, но этого не видно. «Не показывай боли – и станешь сильнее» - возможно в этих словах и есть капля смысла.
Громом по комнате разнёсся тридцать восьмой тик. Я медленно повернула голову в сторону окна. Отвлечься. Забыть. Так, за окном, жизнь всё так же течёт. Вот идут две женщины, видимо подруги. А вокруг них бегают их дети. Два мальчика в ярких разноцветных куртках. Весело, смех, прошлогодняя листва срывается с подошв. А у меня перед глазами всё эти цифры, стрелки, чёрное табло часов! А хотелось бы, как этим детям – забыться, отвлечься, беззаботно бегать по клумбе пока садовники не видят, пачкать руки о гнилую мокрую листву, о белую штукатурку домов, ловить жёлтых божьих коровок – красных ведь много, поэтому неинтересно, да и жёлтый красивее. Это была двадцать две.
Двадцать одна. Двадцать. Девятнадцать.
Восемнадцать – «Утро провалилось, как нос сифилитика…».
Семнадцать. Шестнадцать. Пятнадцать.
Четырнадцать – «… Река – сладострастье, растёкшееся в слюни…»
Тринадцать. Двенадцать. Одиннадцать.
Десять – хотелось бы мне быть листом на том дереве – я вновь смотрела в окно, не обращая внимание на пятна перед глазами.
Девять. Восемь.
Семь – вот зеленеть само по себе, а осенью замёрзнуть и упасть. Потом уснуть под белым толстым слоем протоптанного снега. А весной умыться зимней грязью. И наблюдать, как зеленеют новые листья на твоём родителе. И улыбаться, зная…
Шесть – что те так же опадут и будут гнить.
Пять – и люди будут и их топтать. Не это ли есть равенство?
Четыре. Три.
Два – «Не думайте, - буду говорить я им, - что небо и впрямь так близко…»
Один – «… оно будет всё дальше и дальше. Вы – в землю. Всё глубже и глубже... »
Всё.

Птицы

Достигнув финишной прямой, никто не останавливается. Как минимум по инерции движение продолжается. Хотя бывает и так, что достигнутая цель казалась ранее настолько недостижимой, что, перебегая заветную черту, ты уже не в силах остановить прилив сил, даруемых эмоциями и эйфорией. А бывают просто жадные, скептики, пессимисты – называйте, как знаете – они всё время недовольны, либо им всё время мало. И они не верят в то, что девственность желаний исчезла, и момент счастья был испорчен иронией слов и мыслей…
Вот и стрелка часов не остановилась – она пружиной отскочила от двенадцати и вновь, посекундно, а не бесконечно, двинулась далее. С души, как камень упал. Те, кто ждут школьного звонка на последнем уроке в пятницу, меня поймут. Как камень с души.
Я не верила. Лицо расплылось в глупой, полуманьякальной улыбке. Я снова посмотрела в окно. Стая ворон села на клумбу напротив окна. Хотела б я быть…
Изгиб губ с лица стёрла ворона, громко закричавшая ужасным, далеко не птичьим криком. Моё сладкое одиночество было столь бесцеремонно нарушено. Вновь появились эти ужасные лица, глухие стуки, шёпот, смех, монотонное сопение…
Звонок опаздывал. Но ждать я больше не могла. Стала собирать вещи в сумку. Встала, завязала куртку на пояс. Вокруг воцарилась тишина. Я чувствовала, что всё внимание в этот момент принадлежит мне. Это было бы приятно. Но не в таком обществе. Ведь поступок оценивается зрителем. Вернее тем, кто есть зритель. Но сейчас неважно – главное уйти. На ходу натягивая сумку на левое плечо, я направилась к выходу. Прозвучала моя фамилия. Ещё раз. А ведь у меня и имя есть. Но кому какое дело…
За мной уже скрипнула дверь, а звонок только-только удостоил всех чести слышать себя. А мне уже не интересно слушать его.

Эти вороны. Они преследуют меня. В какой бы переулок я не зашла – они и тут сливаются в тёмное пятно и кружатся над землёй. Не вижу птиц. Смотрю только в землю. И в очередной раз пересекаю чёрный венок их теней.
Села на какую-то лавочку недалеко от гаражной площадки. Зазвонил телефон. Неважно. В десяти метрах от меня приземлились вороны. Теперь я могу разглядеть их. Искала. Ту. Одну. Вон она, слева. И смотрит на меня. И… улыбается? Я отклонилась назад. И вновь услышала этот крик. Ворона подняла крылья, взъерошила хохолок, подобно чёрному коту, готовившемуся к атаке, и, пригнувшись к земле и вытянув шею, завопила. Её свита вмиг поднялась ввысь. Воздушные круги пыли смешивались между собой и рассеивали острые частички песка. Одна из птиц пролетела настолько близко, что порезала мне щеку краем крыла. Неважно. Две жёлто-коричневые, глубокие бусины уже насквозь просверлили мне голову. Неважно. Не больно. Просто гадко…
Хотелось бы мне быть, как те птицы – безымянные, бездомные заключённые небес. Блуждать по воздуху без карт и компасов, без документов и без сил… Пока не упаду, пока не разобьюсь на тысячу серых осколков дарованных мне перьев, пока вновь не захочется на землю, где я рождена.

Ты можешь увидеть верхи красивейших гор, увидеть с высоты всю синь неба в морском отраженье, почувствовать проток ветра рядом с сердцем, так называемую свободу. Но ты вернёшься на землю, откуда родом твоя тысячелетняя душа, откуда ты наблюдал за звёздами и откуда ты мечтал стать птицей…

Последняя

Я сидела на скамейке и вертела в руках маленькое чёрное перо. На солнце оно отсвечивало слегка синеватым цветом. Приятно было водить пальцами по грубым ворсинкам. Даже… даже хотелось, чтобы те вошли в кожу и щекотали её изнутри…
Домой мне вовсе не хотелось. И я пошла искать… людей… Естественно, с этой целью я отправилась по главной улице в направлении к центру города.
В этот день я видела много людей. Самых разных: молодых и старых, мужчин и женщин. Они бегали и ходили, стояли и сидели. Я чувствовала их эмоции: начиная искренним смехом и заканчивая полнейшей апатией. Я была среди них, но не чувствовала себя элементом толпы. Вот все стараются отделиться от общей массы, но никто не думает о том чувстве потерянности, возникающее вначале. Да, сильный человек быстро привыкнет и, может, добьётся чего-то большего. Но это потом. А сейчас ты идёшь новичком. Внутри обдаёт жаром, из носа от нервов, кажется, вот-вот польёт красная жижа, руками ты постоянно то что-то поправляешь, то просто прикрываешь лицо. Мимика при этом на нуле. Зато внутри – целая опера. И вот песнь достигает столь высокой ноты, что уже не в силах держать её в себе. Ты ускоряешь шаг, но, одновременно, ощущаешь, что стоишь на месте. А все прохожие смотрят исключительно на тебя, обсуждают только тебя, думают о тебе. Ты – неизвестное существо, не поддающееся изучению. Помни об этом, попадая в подобные ситуации. Ибо что люди привыкли делать с непонятными вещами? Правильно, либо уничтожить, либо откинуть. Учитывая, что первое невозможно в связи с существованием уголовного кодекса, но на тебя просто забьют. Следовательно, предположение о том, что ты – центр, от которого все точки окружности равноудалены, ложно. Когда ты становишься отдельным элементом общества, ты становишься ненужным толпе. Пока, естественно, не создашь свою, отдельную стайку, пока не подаришь ей какую-либо навороченную идеологию сложную для полного либо даже частичного понимания, пока не культивируешь себя, какой-то предмет, другую личность… ну или, на крайняк, пожарный шланг… «наш символ подобен змее, что оживает под напором всеоживляющего лекарства – воды, призываемой людьми во имя спасения»…
А как по-вашему можно менять систему каких бы то ни было ценностей? Ведь каждый индивидуален и неповторим, уникален! Да, оно. Святое навязывание… Было, есть, будет. И, что интересно, под пресс в первую очередь попадают те, которые так любят затыкать рот, чем, собственно, и показывают свою уязвимость. Подумайте, кто слаб в большей степени: тот, кто не слушает ни советов полезных, ни вредных, однако сам испускает зловонные комментарии направо и налево и всегда не в тему, либо тот, кто молчит и слушает, набираясь опыта других, сравнивая в тишине личного метр-на-метр пространства различные мнения, чтобы в конце дискуссии сказать своё твёрдое…

Я шла долго. И молчала. Наблюдала за людьми, старалась понять, о чём те думают, вглядывалась в лица, движения, жесты… И всё это в попытках вернуться в толпу. Но ведь это невозможно. По крайней мере таким способом.
Научись быть естественным в поступках и мыслях и создашь чистое окружение. Не стремись к уничтожению стереотипов – просто не следуй им. Не обожествляй пожарный шланг – в мире есть вещи и лучше, которые, впрочем, не требуют и не нуждаются в поклонах.

Сегодня я убила человека. Ну, как убила? Точнее, убила, но не совсем. Не совсем человека. Скорее существо, нежели нечто разумное. Такие, как оно, не заслуживают и на то, чтоб иметь имя. А вы – Человек!
Существо жило во мне и занимало лишнее пространство. Скребло мой внутренний мир, вызывая щекотку в самый неподходящий момент. Танцевало, когда нужно было плакать и спало, когда нужно было выбросить подушку принципов и действовать…
Теперь я пустая оболочка. А в руках у меня две жёлто-коричневый глубокие бусины. А вокруг летают чёрные перья из той подушки. А я теперь живу…